КРАЛИЦА

Я тебе вот что скажу, дорогой ты мой;  ходить по деревням из хаты в хату  – занятие пренеприятное. Как нет одинаковых домов, так нет и одинаковых людей, и по-разному они на нас, гадалок, смотрят, всяко  встречают. Одни хорошо, ласково. Поворожишь, и за стол посадят, накормят. Другие – хладнокровные, равнодушные и даже злобные. От них угощения не дождешься. Но мы, старые таборные гадальщицы — добывалки, привыкли к таким отношениям. Вынужденное многолетнее бродяжничество научило нас не возвращаться в шатер с пустыми  торбами. Бывало, остановится табор на неделю, а то и на две у речной лощины, расставят цыгане шатры, разожгут

костры,  отпустят в луга лошадей, и пойдём мы, женщины, седые и молодые в ближайшее село гадать, попрошайничать.  Места новые, люди дикие, некоторые цыган и в глаза ни разу не видели. Только появимся в первом дворе, как через некоторое время все село высыпает на улицу. Что бабы, что тебе мужики – все одинаково стоят, на нас глазеют. А как же, интересно: чернявые, верткие, в  многоярусных юбках,  разноцветных шалях, с золотыми, серебряными серьгами в ушах, с монистами на шеях, а милостыню просят!  Поэтому, когда начинаешь ворожить или клянчить что-либо, так они тут же к тебе со встречным вопросом:

— И как только не совестно! Молодая ты, мол, богатая, а язык поворачивается у крестьянки последнее выманивать!

Ну, мы тоже не лыком шиты, тут же парируем:

-Ай — яй — яй, милая! Бриллиантовая! Замужняя, вроде, а все, как холостая. Врагов у тебя нет, поругаться не с кем. Так ты хоть с деревом  поговори… Не хочешь: одеревенеть опасаешься. А вот со мной у тебя язык отвязался. Поглядите  вы на нее, она золото увидела! Как же мне, цыганке, без него, без золота? Ты где-либо  до этого дочерей Индии- цыганок видела? Ответь, желанная, пурпурная ты моя, раскрасневшаяся, как бурак на грядке.

— Не видела и видеть не хочу!- отвечает колхозница.

-Не хочешь! Чего же ты тогда зенки свои  животноводческие на шею  да на уши мои вылупила? Иди в свой дом, хозяюшка, и не показывайся. Золото увидела! А того не знаешь, что все это не богатство и не  украшение вовсе, а память от прабабки  моей сербиянки. Я, может быть, давно с ним, этим золотом, рассталась бы, да ведь грех это великий – память продавать! Картофелину цыганятам малым пожалела,- наседает на селянку пришелица. — Дети ей мои, видишь ли, не по душе.

Чем же они тебе плохи, что они  не доброе тебе сделали?

— Ну, причем здесь дети?- заметно нервничая, вопрошает колхозница.  — Дети они и есть дети, что ваши цыганские, что наши русские…

— Наши русские! Вот видишь, какая ты! — входит в раж цыганка. – Твои, значит, наши, а мои так, считай, и ничьи получается! Нельзя так, милая! И лицом ты светлая и душой приветная, а злобу на себя натягиваешь, наговоры всякие да болезни в свою усадьбу заманиваешь. Я  ведь  по твоему носу да по уголкам  твоего рта и по глазам все вижу. Ай, худо тебе будет, если не погадаешь, если от своего порога меня  отпровадишь. Отвори калиточку, родненькая, сдобненькая, вся взъерошенная, мужем брошенная, с детьми маешься, псом кусаешься… А я вот возьму и расскажу тебе лишь один случай из  практики.

— Какой такой случай?- интересуется женщина.

-А ты слушай и запоминай, милая.

Пришла я как-то в одну из деревень просить милостыню.  Смотрю, стоит в палисаднике женщина, хозяйка дома. Я к ней, мол, давай поворожу, всю правду тебе скажу, а она, как это нередко бывает, взяла и отказала

-Зря ты меня гонишь, говорю я ей, моя ты драгоценная. Вон у тебя за ушами шишки растут. Так они и на макушку перейти могут. Дай мне мерку картошки, кусок сала, десяток яиц, избавлю я тебя от этой хворобы. Хозяйка смилостивилась.

— Хорошо,- говорит,- если избавишь меня от этих шишек, я тебе не только картошкой, салом и яичками отплачу, а дам много больше.

-Ладно,- сказала  я ей. — Дай мне одну луковицу и растопи печку. Когда хозяйка растопила печь,  взяла я луковицу и пекла ее до тех пор, пока луковица не стала коричневой, а внутри мягкой. Мякоть луковицы растерла и смешала с тертым хозяйственным мылом. Затем разложила эту однородную массу в кусочки марли, сложенной в несколько слоев. Компресс закрепила на голове за ушами. Затем попросила хозяйку повторить самой эту процедуру два-три раза в сутки. Через некоторое время шишка действительно стала мягкой, начала дергать и вскрылась, и из нее вышла жидкость. Потом рана затянулась. Когда от шишки не осталось и следа, хозяйка сама пришла в наш табор и нашла меня, цыганку-лекарку, и щедро вознаградила.

Отойдет сердце у селянки, распахнет она калитку перед  непрошеной гостьей, впустит  в дом, а там, гадалка знает, как и что ей говорить. Мне  уже не впервой с такими, как она, встречаться. Человек слаб. Каждый хочет  судьбу свою наперед узнать, хвори во время излечить.  Так и начинается гадание, а через него и доверие друг к другу проявляется. А потом, после гадания, уж хочешь — не хочешь, а делится сельская женщина всем съестным, что у нее в доме имеется. И обе довольные, словно товарочки старые, у калитки прощаются чернявая с белокурою:

-Ты, Маня, если случится в этих местах еще раз бывать, то заходи, не стесняйся!- говорит хозяйка дома.

— Да уж не премину, родненькая Клавочка!- отвечает цыганка, закидывая за плечо узел с картошкой, хлебом, салом и другим даденным ей провиантом.

Так и тянулись, как осыпанная пылью кочевых дорог золотая  цепочка, от деревни к табору наши цыганки, навьюченные, уставшие, но довольные своим нынешним гаданием. Хотя случалось и обратное: порой приходили в шатры не солоно хлебавши. И тогда доставалось  нам, женщинам, от мужей вдосталь. Но так бывало очень редко. Цыганка всегда свое дело знала досконально: не мытьем так катаньем выканючивала то, что можно было взять у той или другой хозяйки. А уж вернувшись в табор и справившись со всеми делами по хозяйству, поужинав, собирались наши гадалки возле одного из шатров и устраивали бабий треп, делились впечатлениями, воспоминаниями. Особенно часто вспоминали  бабы бывалых гадалок Антониху, Ал гинью, Китайку,  Панёнчиху,  Арсениху, Жучиху, Ващениху, Хряпчиху, Гришчиху, Хадоньку, Патиху. Но чаще всех, сколько помнится, — цыганку Кралицу. Ох, уж эта Кралица! Она была непревзойденной весталкой. По руке,  по картам, по рукам и по чертам лица  могла сказать о человеке то, что другим цыганкам было неизвестно. Старухи говаривали, что это умение перешло к ней по наследству от прабабки Парашки, которая в свое время за умение по внешним признакам людей предсказывать их судьбы, получила письменное разрешение на занятие этим делом аж от самого царя Николая Второго, когда лечила цесаревича. А красива была Кралица так, что хоть портреты с нее пиши.  Только все одно не получится такой обаятельности, какой обладала эта цыганочка на самом деле. За красоту, да за умение  гадать, за знание китайской Книги Перемен — Дзин и древнеиндийских Ведов,   тайн физиогномики, хиромантии, френологии любили ее в таборе все до единого. Не один юноша уговаривал Кралицу на замужество, да все без толку.

-Вы, друзья – чавалэ,- отвечала девушка, — и себя не  конфузьте и меня в неловкое положение не ставьте. Зарок я дала, что выйду замуж только за генерала и ни рангом меньше.

— Ты вот что, девка, — сказал ей однажды вожак табора  Муршари, — если нравится кто, скажи открыто, сам вашу свадьбу  справлю, а если нет, — так и за нос никого не води, не глумись над  парнями. Не хорошо это! Видит Бог, как не хорошо. Да и не по-цыгански все это, не по-нашему.

— И не возношусь я ни перед кем и ни перед чем, дядя Муршари, и не лукавлю. Не вышел срок мой для замужества. Что касается свадьбы, то спасибо вам за слова добрые, но в достатке я не нуждаюсь. Есть у меня средства, коль потребуется: и  серебро, и золото, — так ответила таборная красавица вожаку и, колыхнув ярко-красной, как заря, шалью, ушла в свой шатер. А утром, когда рассвет только появлялся из-за гребешка леса, вышла девушка из шатра с небольшим узелком в руках и ушла из табора. Исчезла, пропала. Правда, доходили до цыган слухи, будто бы видели ее в городе с молодым красавцем генералом, но она это была или нет, никто толком подтвердить не мог. Сказывали также, что убили Кралицу в одной из столичных гостиниц за красоту ее ненаглядную, за непокорность цыганскую.

Давно это было, дорогой ты мой, уважаемый, ой, как давно. Можешь мне не верить, но и по ныне Кралица в памяти народной, как лучшая из весталок- гадальщиц в цыганском роду-племени. Многое из того мастерства, коим мы, матерые ворожейки, владеем, было почерпнуто из глубокого колодца знаний Кралицы. Только не вычерпать всю чистейшую воду из того колодца, не достичь  его дна, как не постичь всей тайны этого прибыльного дела, потому как ушла она туда, куда безвозвратно ушла и сама Кралица.

 

2000 г.